SOBAKA.LV

РУС РУС LAT LAT ENG ENG
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я
Список произведений

Одна среди демонов
Александр Гузенко


«Позови, я пройду сквозь глухую тайгу
Позови, я пройду сквозь метель и пургу
Оглянись, неприметной таежной сосной
Уж давно, я стою за твоею спиной…

ЧАСТЬ 1. Седой и его собаки


Волк        Седой заглушил мотор, и лодка уперлась в гальку пологого берега реки в том месте, где на пригорке стоял их летний старательский балаган. Засидевшиеся в лодке собаки с лаем выскочили на берег, предупреждая всю окрестную тайгу о своем появлении. Первым выскочил Витим - черный мулат-пес с признаками породы лаек и уже больше походившая на лайку-хаски, с характерно закрученным хвостом, молодая собачка по кличке Лайма……

        Седой, работавший по совместительству сторожем и охотником в старательской бригаде, вытащил из моторки пару мешков с продуктами и по одному отнес их к балагану, осмотрев прилегающую территорию. Летний балаган, сделанный из еловых досок и обитый толью от дождей, стоял на высоком пригорке в полусотне метров от чистой и порожистой таежной реки. Бригада подводников добывала ценный нефрит на речных ямах, но к зиме все уходили в город и только Седой и собаки оставались до холодов поохотиться и заготовить в засолке местной рыбы.

Дело в том, что к брошенным старателями избушкам, повадился медведь, разваливший многие продуктовые заготовки, но карабин всегда был на взводе, в случае появления разбойника. Стоило оставить в тайге без присмотра какое-нибудь съестное добро и зверье тот час же использовало все возможности по добыче дармовой пищи. У выгребной ямы встречались следы почти всех обитающих в этой тайге животных, начиная от самой мелкой землеройки до волчьих и медвежьих следов. Местные охотники пробовали оставлять на время своего отсутствия капканы, запах железа которых отпугивал многих хищников, но проходило время и зверье привыкало и к такому запаху, обходя капканы и забираясь в избушки. Стоило оставить собак, которых вообщем-то обходило большинство зверья, как появлялись многочисленные в этих местах тундровые волки и никакие собаки не смогли противостоять этим таежным демонам.

Ужасная смерть ждала всех не имеющих возможности противопоставить против стаи волков человеческое оружие. Собаки чувствовали поддержку человека и в вечернее время старались держаться ближе к Седому. В этот раз Седой отлучался недолго к старателям из соседнего района в часе езды по реке. У соседей лежала часть продуктов, завезенная еще зимой по льду и вполне достаточная для месячного пребывания в тайге, когда на неё не ляжет первый снег и все работы закончатся. По реке пойдет шуга и до неё, пока еще можно пройти моторкой вверх, придется уходить в город до следующего сезона.

        В этих северных местах, зима долго не церемонится, и снег может посыпаться уже в конце сентября. Короткая октябрьская осень и глядишь, кончилось недолгое таежное лето. Седой пил чай у разведенного рядом с балаганом костра, а собаки ждали своей порции, заглядывая ему в глаза, пока он встанет и пойдет к тут же выкопанной в вечной мерзлоте яме. Там на глубине в полтора метра находился настоящий лесной холодильник с заготовленным ещё с июля мясом изюбра. Седой отрезал обычно пару кг от вынутой ляжки и им хватало питания на неделю. Себе он варил шулюм и заодно кормил Лайму и Витима, приправляя собачьи порции крупой или сухарями.

Собаки с нетерпением ждали своей порции и знали свои миски, рьяно охраняя их каждая, от посягательства соседки. Седой наливал похлебку сначала старшему Витиму и тот, рыча, сразу припадал к еде, в то время пока Лайма крутилась рядом, ожидая своей порции. Собаки никогда не страдали отсутствием аппетита и если, что-то оставалось в мисках у конкурента, одна из них мгновенно подскакивала и очищала посуду. После трапезы, Седой уходил в балаган и отдыхал на нарах застеленных лосиной шкурой, а собаки, сытые и довольные жизнью, располагались на пригорке и нежились в лучах последнего летнего солнца.

        Погода последних летних дней улыбалась всем своим безоблачным небом, редкой, безветренной тишиной таежных далей и лишь изредка срывающийся ветерок из речного ущелья, приносил запахи замшелых хвойных распадков, грибов и багульника с соседней тундры. Река шумела перекатами и делала в этом месте крутую извилину, резко уходя за поворот ограниченный высокими скалами правобережья. Напротив балагана с другой стороны реки, скальный участок возвышался почти на стометровую высоту, и река омывала с этой стороны и с другой за поворотом. Если подняться на седловину против балагана, то открывался чарующий вид на уходящую к горизонту безлюдную тайгу с редкими участками тундр, образовавшихся на месте лесных гарей.

Когда-то здесь бушевал пожар, и тайга выгорела на несколько километров вблизи балагана, постепенно заросла багульником и ягодниками, снабжавшими Седого брусникой и черникой. Краем леса на тундру и ягельные поляны с противоположной стороны иногда выходили лоси и изюбры. Тогда взяв карабин и используя утренний туман, Седой затаивался в крайних с тундрой елках и, если фартило, то мясо изюбра пополняло его «холодильник» надолго. В реке водилась всякая таежная рыба и Седой, соорудив из ивняка нехитрую удочку, разнообразил их кухню хариусами и ельцами, для чего на открытых и заросших местами косах, ловил на насадку кузнечиков. Собаки с интересом наблюдали, как их хозяин подкрадывался к сидящему на солнцепеке кузнечику и накрывал его кепкой или рукой.

Наглые ельцы сжирали кузнечика гораздо активнее и время на ловлю кузнечиков уходило больше, чем на ловлю ельцов, что раздражало Седого и ему казалось, что собаки над ним смеются. «Лоботрясы!!!-негодовал он про себя. – Лучше б ловить помогали…» Пойманные ельцы в свою очередь становились насадкой на налима, обитающего в яме под скалой. К вечеру Седой наживлял ельцами пару закидушек на толстой леске с галькой вместо грузила и закидывал всю снасть в омут. К утру на всех закидушках сидели толстые и скользкие налимы, и жителей балагана ждало жаркое к утреннему чаю. Головки налимов делились между собаками, а деликатесную печень уплетал сам Седой, наслаждаясь хорошей погодой и вообще жизнью здесь, спокойной и далекой от городской суеты.

        К его сожалению такая жизнь вместе с сезоном кончалась и приближающаяся зима с её мертвой пятидесятиградусной тайгой, заставляла Седого думать о возвращении в город до следующей весны. Он нанимался сторожем у местных старателей-нефритчиков и хоть сам камень не мыл, но научился отыскивать его в береговой гальке не хуже старателей и к зиме возвращался в город с деньгами, проматывал их до копейки, чтобы весной вновь вернутся в свой таежный рай. Седой сел на камень, покуривая трубку, и тут же подскочила Лайма, прижалась к ноге, легла рядом, вздыхая, как человек и предчувствуя что-то, о чем Седой не знал, да и не хотел знать.

Он жил одним днем от прихода старателей и маленького праздника с выпивкой, до прихода гостей, таких же, как он бродяг с соседнего прииска и следующего маленького праздника. Здесь в горах не брал передач телевизор, который каждый зимний вечер развлекал его в городе, неслышно было и новостей по «транзистору». В динамике лишь что-то трещало и лишь иногда прорывалось китайское радио с его непонятной речью и музыкой иногда похожей на европейскую. Китайская радиостанция вещала и на русском, и он тогда мысленно называл их передачи «китайским маяком», слушал восточную эстраду с мелодичными песнями китаек. Почему то он представлял китайских женщин всегда в длинных платьях и с высокими прическами в виде башни, тем путая их с японками, хотя они давно уже походили на европеек.

Седой представлял, как он, вернувшись в город, утонет в мягком диване с холодным пивком у телевизора, где целый вечер будут прокручивать футбольные и хоккейные матчи, и не надо будет ходить все дальше от балагана в поисках сухих дров. Китайских скупщиков нефрита Седой любил за то, что они хорошо платили в отличии от государства, которое давало копейки. Чиновники от государства могли появиться всего один раз за лето, чтобы скупить все почти даром и еще обложить его таежное пребывание налогом. Китайцы под видом туристов появлялись чаще и непонятно, как они перевозили камень через границу? Наверно хорошо платили тем же чиновникам. Его мысли и вхождение в вечернюю нирвану прервал резкий укус овода, незаметно севшего на руку, и Седой резко шлепнул левой рукой по плечу, но овод уже улетел.

Овода досаждали все лето и собак, и его даже больше, чем таежная мошка, и Седой нашел еще один плюс в городском диване, где овода не беспокоили. Красный лист спланировал с ближайшего дерева прямо на плечо Седого, напоминая, что лето кончилось и надо браться за дела, которых в тайге никогда не переделаешь, даже если не будешь лежать на берегу и за тебя все сделают друзья. Да и друзья то далеко и что случись, скорой помощи, как в городе не дождешься, а произойти может всякое от встречи с медведем, до просто вывихнутой ноги и выживать как-то придется.

        «Тфу черт!» – Седой вспомнил лукавого и тут же подумал: «К чему бы это? Такие мысли зря не приходят» Он за многие годы житья в тайге чувствовал опасность, но не мог понять, с какой стороны её ждать? Погода стояла отличная и река не могла внезапно подняться от дождей и внезапных селей сверху. Медведи и волки тоже не беспокоили – всем хватало пищи в летней тундре, и, однако, что-то не стыковалось в его подсознании, давило непонятной болью под правым ребром. Седой встал с валуна, намериваясь набрать воды и сварить к вечеру себе и собакам похлебку с мороженным в яме с мерзлотой куском ляжки от изюбра. Этот своеобразный холодильник выручал его все лето и даже к осени еще держал мясо в свежести.

Настанет зима и яма вновь накопит холода до следующего лета, а там и холодный морс из болотной клюквы и водочка, привезенная друзьями по случаю. Собаки преданно смотрели на Седого, и он знал, что они все слышат без разговора, и на данный момент они единственные собеседники, и их души разговаривали с его душой. Первым завилял хвостом Витим, Лайма поддержала. Все ждали обеда, и Седой пошел в балаган за ведром. Каждая, даже самая мелкая и незначительная деталь, может изменить судьбу. Что такое сказать «Ведро воды!» Ничего особого, то что мы делаем каждый день не замечая и однако, шаг влево, шаг вправо и в безоблачный день горизонт меняется и приходит небольшая тучка…

Так и у Седого, стоило ему набрать ведро воды, повернуться к дому и сделать всего пару шагов - страшная боль пулей пробилась чуть ниже правого ребра. Седой выронил ведро, и оно покатилось по гальке к реке, отдав ей все, что только взял у реки.

        Седой очнулся весь в поту от прикосновения собачьего языка, и Витим, и Лайма стояли рядом, поскуливая и периодически пытаясь вызвать его к реальности своими шершавыми языками. Боль вроде и утихла, но стоило ему пошевельнуться, вновь вспыхивала с прежней силой. Он с трудом дополз до балагана и едва, дотянувшись до ящика с лекарствами, где лежал «Кеторол», разорвал зубами упаковку и проглотил сразу две таблетки. Преодолевая боль, подтянулся на нары и упал в каком-то непонятном бреду. Таблетки немного подействовали, и Седой заснул, но не надолго. Боль возобновилась под утро. Правый бок будто онемел и Седой задумался о том, что случилось, строя разные домыслы о печени, которой он часто и безбожно пользовался, и теперь она взбунтовалась.

Вспомнил прошлые гулянки здесь и в городе, где они с друзьями по неделе отмечали летние заработки, и пришел к выводу, что когда-то с возрастом приходится «собирать камни». Версию с камнями в печени Седой сразу же взял на вооружение и стал размышлять, как в городской больнице ему смогут помочь, но для этого еще надо добраться до города. Правый бок ныл и непонятно становилось: «Где же, где же оно ноет?» На самом деле все обстояло ещё хуже, и его мог убить обыкновенный аппендикс, от которого легко спасалось Человечество, но это все зависело от простой городской операционной. А её не предполагалось в дикой тайге и Седому оставались считанные часы. Распухший аппендикс в любую минуту мог взорваться внутри и прикончить Седого быстрее таежного медведя.

Он впал в забытье, и ничто уже не могло спасти его, кроме Её Величества «Случайности». На соседнем прииске кончилась водка и курево, и двое охотников-старателей снарядились в город за «главным» и продуктами. До ближайшего поселка, где их ждал хозяйский «УАЗик», по реке предстояло пройти почти 200 км перекатами и шиверами. Столько же оставалось и до города по таежной грунтовке, где особенно не разгонишься! Однако без привычного «подспорья» не работалось и за месяц до зимы еще могло подфартить и купцы из Китая, были непрочь выложить кучку «бакинских» за кучку камней. Именно это обстоятельство и спасло Седого. По неписанному закону тайги, охотники не могли проехать мимо, не заглянув по пути в балаган, где в полусознании лежал Седой.

Он то приходил в себя, прося пить, то опять проваливался в забытье и осторожно перенесенный на телогрейки на днище восьмиметрового таежного бата, забылся вовсе. Двадцатисильная «Ямаха» фыркнула и понесла бат вверх, с каждым километром приближая Седого к спасительному городу. Только две собаки, подбежавшие к берегу стали свидетелями всего происшедшего, но людям в тот момент было не до собак… Все решала скорость лодки, и разве что сидевший на румпеле старатель в последний раз оглянулся на берег, надеясь, что Седой ненадолго задержится в больнице… Витим молча смотрел на уходящую лодку, зная, что хозяин вернется, как было уже много раз, а Лайма с воем ринулась по берегу. Пробежав с километр за лодкой, собака остановилась. Путь преграждала отвесная скала, а против бешенного в том месте течения, плыть бесполезно и Лайма долго смотрела вслед уходящего бата, пока тот не скрылся за поворотом.

        Уже поздно ночью «УАЗик» затормозил у приемного входа в больницу и дежурный врач, видя критическое состояние Седого, приказал обслуге скорее готовить операционную. Почти до утра длилась сложная операция с лопнувшей кишкой гнойного аппендицита, и Седой мог рассчитывать только на спасительную таежную закалку. Усталый хирург вышел из операционной лишь под утро. Сев в дежурке покурить, столкнулся с вопросительным взглядом молодой практикующейся врачихи: «Рая, пятьдесят на пятьдесят! Таких случаев у меня по пальцам можно пересчитать за всю практику… Как они его довезли? Под четыреста по такой дороге. Здоровяки же эти ребята. Сказано «таежники», не то что городские!

        Седой пролежал в реанимации неделю и при этом несколько дней его сознание, то терялось, то просыпалось, скорее от шума осеннего дождя за окном. Ночью он засыпал только с помощью уколов, и боль, занимавшая все его воображение, превращалась в кошмарные сны за тонкими стенами таежного балагана. Однажды утром, ему даже показалось, что его лоб трогает шершавый язык его собак, но это была лишь ладонь медсестры, приходящей с термометром. Впервые он забыл, зачем он лежит на этой койке и мысль о собаках уже неотъемлемо приходила к нему каждый час. К сожалению, вернуться к собакам до весны, у него возможности не было.

Несколько осложнений после тяжелой операции, едва ли не свели на нет все его желания вернуться в тайгу хоть на день. Еще почти месяц провалялся он на больничной койке, и наступившая рано снежная и холодная зима перечеркнула все его планы, и добраться до тех мест даже на снегоходе никто из охотников не решился. Слишком уж опасная река летом, зимой грозила незамерзающими шиверами и порогами, и спуститься по ней к балагану мог только самоубийца. Среди знакомых Седого таких не нашлось. В декабре Седой даже рискнул обратиться к вертолетчикам, но они заломили такую цену, что ему пришлось и эту мысль притормозить где-то в глубинах своего сознания…


ЧАСТЬ 2. Одни в тайге


«Снег, снег, снег над тайгою кружится, вот и окончился наш немудреный ночлег…
Снег, снег, снег, снег = милая, что тебе снится?
Над пеленой замерзающих рек - снег, снег, снег… (А.Городницкий)


Собаки Витим и Лайма        Собаки еще долго выбегали на речную косу, прислушиваясь к говорливому шуму поющего водными струями переката и улавливая в нем рокот подвесного мотора той лодки, на которой мог возвратиться хозяин. Иногда в стороне падало сухое дерево, и можно было подумать, что это поработал топор охотника или пролетавший высоко самолет, вносил какое-то разнообразие в атмосферу медленно засыпающей к зиме тайги. Осень расцветила тайгу багровыми и золотыми тонами и с первыми заморозками стряхнула весь её наряд на мхи и в реку. В тихие солнечные дни летела паутина короткого бабьего лета, и стаи журавлей перекликаясь на пойменных болотах, настораживали собак своим необычными звуками, непохожими на присутствие человека.

Таежные собаки в отличии от домашних быстро учились выживать по принципу «Голод не тетка!» и зов предков , тех, которые еще не знакомы были с людьми не давал им пропасть на месте. Пока снег не засыпал землю, им на помощь вступало замечательное чутье их далеких предков - волков и лисиц. Конечно, загнать что-либо крупное у них не хватало ни собратьев, ни сил и пищей, хоть как-то поддерживающей собак стали мелкие и крупные грызуны, и даже лягушки. Лайма и раньше часто видела в теплой луже у реки квакающих лягушек и однажды решила попробовать самую большую серо-зеленую на свой собачий зуб. Вся какая-то скользкая и противная не вызвала у нее желания больше пробовать их, при том, что Седой готовил им обильно покрытые жилами и мясом куски вареного изюбра. Но голод и отсутствие Седого толкали собак еще раз попробовать что-либо «мясное» и Лайма решилась, поборов в себе неприязнь к земноводным и проглотив одну из них. Конечно лягушка не изюбр, но приятная истома в животе, говорила собаке о том, что и лягушка вполне заменит пищу. Витим поймал крупную и жирную лесную полевку и также приободрился, но полевки быстро скрывались в своих норах, и еще надо было научиться раскапывать их ходы под толстыми мхами тундры.

Собаки сильно исхудали, но быстро научились добывать что-либо съестное под пнями и вывороченными корнями упавших елей и пихт. Однажды им повезло и со зверьем покрупнее, вдвоем они загнали забежавшего на речную косу зайца. Точнее, косого выгнала из леса Лайма, а прибежавший на ее лай Витим, успел отрезать зайцу отступление в прибрежный ивняк. Заяц кинулся к воде, но Витим оказался сильнее и проворнее на сильном течении переката и заяц не справившись с потоком, оказался в зубах собаки… При Седом, у собак действовали строгие правила «не лезть в чужую тарелку» и они только поглядывали в стороне друг друга: «Много ли еще каши с изюбрятиной или тушенкой остается у соседа в тарелке?» При малейшем приближении младшей Лаймы, Витим негромким рыком ставил ее на «место».

        Сейчас же что-то перевернулось в душе одиноких собак и зов предков, не терпевший конкуренции, осел где-то в глубине их души. Они, молча ели загнанного зайца, чуть ли не соприкасаясь носами и Витим даже чуть подвинулся, когда голодная Лайма явно перешла невидимую границу дележки мяса. Наевшись на этот раз вдоволь, собаки запили трапезу «чаем» из таежной лужи на берегу и разлеглись на косе в последних косых лучах осеннего солнца. Жизнь вновь показалась раем, и в сладком сне к ним приходил Седой, трепал каждую псину по загривку, что-то говорил им нежно и ласково и слова его сливались с шумом переката, растворялись в бескрайних таежных просторах за горизонтом.

        Осень прошла необычно быстро и к утру следующего дня, собаки, спящие под порогом балагана, стряхивали с себя первую порошу. Густая шерсть не давала им замерзнуть и, скрутившись калачиком , они сохраняли тепло всю холодную ночь, прижавшись друг к другу Лужи с лягушками замерзли и собак выручали только мелкие грызуны, которых они ловко ловили под еще не замерзшим мхом и раскапывая старые гнилые пни. День-два и по реке поплыла шуга. Кое-где по плесам лед уже выдерживал вес собаки, и они стали охотится на полевок и бурундуков, переходя на другую, скалистую сторону реки. Там «собачьи угодья» ещё не распугались их промыслом и охоты слаживались удачно. Две-три жирные к осени полевки, вполне давали им силы к существованию, и надежда на лучшие времена еще теплилась в их худых телах. Снега прибавилось, и у порога образовался сугроб чуть ли не до самой крыши балагана. Витим вырыл в сугробе берлогу до самого порога балагана и две собаки нашли приют в этом снежном и довольно теплом домике, оставив лишь лаз наружу. Небо редко прояснялось в первые месяцы зимы, и собаки, поохотившись на мышей, залегали в свою берлогу и смотрели сквозь лаз на всё время падающие хлопья снега, прислушивались к таежным звукам. Хлопья, все падали и падали, и казалось, им нет конца, и весна никогда не придет в этот забытый богом уголок дикой природы, где в ожидании в занесенной снегом тайге грустили две собаки.

        Тайга же к зиме совсем помертвела, и лишь редкие крики кедровок и стук дятла нарушали первозданную тишину. Иногда метель со свистом добавляла звуки снежных завихрений и треск, падающего подгнившего дерева, словно выстрел эхом раскатывался по тайге. Собаки настораживались, готовые прибежать на зов человека и выстрел, но к сожалению «охотником» оказывался только ветер ломавший деревья… Наконец снегопады прекратились и на смену им пришли сорокоградусные морозы. Солнце сияло в каждом кристалле изморози на единственном окне в балагане и искрилось причудливым ажурным узором над последними промытыми кусочками льдинок переката. Речка успокоилась до весны, и метровый лед на плесах прикрыл ее бурный нрав, опустив на зимнюю тайгу покрывало тишины и покоя. Когда у балагана, стоящего под сенью елей становилось совсем холодно, собаки перебегали на другую сторону реки и, примостившись боком к черным и отвесным незаснеженным скалам, грелись на ярком солнце. Солнце отдавало темным скалам совсем малую кроху тепла, но и этого было достаточно, чтобы нагреть темную поверхность и лежащих на ней собак. В такие минуты Лайма закрывала глаза и оказывалась в теплом лете, где все по-прежнему хорошо и сытно, где у кострища под балаганом дымится кулеш с мясом изюбра и Седой разливает вкусную похлебку по их мискам. Витим зарычал. Сон Лаймы мгновенно испарился и она, вопросительно подняла голову, принюхиваясь. Что же могло насторожить Витима? Он глядел куда-то вдаль, за балаган, где тайга, за небольшим тундровым пространством превращалась в бесконечное до горизонта море елей и снегов. С высоты скал над рекою, куда они вдвоем забрались, все хорошо просматривалось, и собачий острый взгляд уловил движение в километре от балагана.

        Вдоль опушки из высоких елей, по тундре двигались едва заметные на белом снегу четыре точки. Пока еще они находились далеко от балагана, Лайма не могла представить опасности, грозившей им с Витимом, но он то знал, чем это все может окончится… По тундре и в их сторону двигался «развед отряд» самых беспощадных противников человека и собак, голодных серых тундровых волков. Глубокий снег и мороз лишил стаю преимущества перед лесными копытными, которые спасали волков в этом голодном и холодном безмолвии еще по чернотропу. Как и собаки, они могли еще кое-как пополнить свои пустые желудки всем, что можно еще найти съестного в тайге - мышами, зайцами, одним зверям известными корешками и остатками падали на речных берегах в виде рыбных костей. Такие остатки иногда можно было найти в мусорных ямах у оставленных на зиму приисках и факториях летних сенокосов. Стая волков рыскала по тайге у каждого оставленного с осени балагана в надежде чем-либо поживиться и такой «подарок , как собаки для них мог стать настоящим праздником.

        Запах человека мог надолго остановить желание хищников чем-то поживится, и стоило охотнику бросить на оставленные в тайге припасы пару стреляных гильз и щепотку табака, как это на месяц и более могло отпугнуть лисицу или волка от заначки. Зверье особо не переносило запах пороха и табака, четко напоминавшее ему о присутствии охотника. Так и волки по осени долго не решались подойти к балаганам и заимкам, не убедившись в отсутствии человека, но проходили месяцы и запахи выветривались, забивались снежными метелями и зверье наглело. Вначале, брошенное жилье становилось приютом мышей и бурундуков, после появлялись и более крупные обитатели тайги.

Голод заставлял преодолеть последние опасения всем от росомах, до волков и по теплому времени, медведей. Если волки только подбирали объедки и не лезли в избушки, опасаясь ловушек или капканов, то росомахи и медведи приносили полный разгром в оставленные припасы. В некоторых местностях даже существовала жестокая практика, оставлять до времени глубокой зимы непородистых собак. Завезенные на прииски еще с весны, они охраняли избушки и припасы до того, как медведи ложились в берлоги. Они исполняли свою верную роль до конца, но суровая зима и волки не давали им дожить до весны… Такими собачьими «камикадзе» по неволе и пришлось оказаться нашим героям, но Седой любил собак независимо от породы и привилегий. Только нелепая случайность расписалась в их судьбе и в этом случае, человек по воле судеб оказался бессильным. Седой знал эпилог таких историй, долго думал, как вернуться до сильных морозов в тайгу и не мог ничего придумать, постепенно время заглушило его боль и лишь где-то, в глубине его охотничьей души теплилась надежда, что кто-то или что-то спасет его собак.


Часть 3. Одна среди демонов


Воющий волк        Собаки могли как-то спастись в балагане, но его дверь открывалась только изнутри, несколько утопая в потае-притолке и открыть ее снаружи смог бы тот, кто на уровне человеческого роста сумел дотянуться до кожаного ремня. Ремень тот находился в полутора метрах от земли. Ещё раньше, поцарапавшись в дверь и чувствуя за ней что-то съестное, собаки так и не смогли ее открыть. Единственный путь вовнутрь все же был через крышу балагана, нависающую в двух метрах от земли. Всего полметра толи, свисающей с крыши, не давали возможности запрыгнуть на нее, и это впоследствии сыграло спасительную роль для Лаймы. Впрочем, на крышу можно было попасть и другим способом, еще осенью на неё свалилась небольшая подгнившая елка, которую Седой планировал использовать на дрова.

Елка стояла на пригорке со стороны тундры и, падая, верхушкой оказалась на балагане. Балаган не повредился, а Седой обрубив нижние сухие ветки, оставив боковые, где иногда развешивал мокрое белье или сушил соленую рыбу. Собаки обтоптали весь снег под балаганом, прячась от метели то с одной стороны, то с другой и попробовали пробраться в балаган по елке. Ветки сверху не были обрублены и стояли непролазным частоколом, а нетолстый ствол не давал крупной собаке пробраться на крышу. После нескольких попыток и срывов, Витим оставил это безнадежное дело, а Лайма, пробравшись почти полностью, тоже сорвалась вниз. Ей не хватило всего одного метра елки и её лапы поскользнулись на оледеневшем дереве. Лайма повторила все вновь и со второй попытки оказалась на крыше. Снег полуметровым слоем засыпал все. Кроме трубы от «буржуйки» ржавым столбиком торчавшей на белоснежном покрывале.

        Лайма подбежала к трубе и разрыв небольшой участок в снегу у ее основания, обнаружила щель. Сунула туда свой нос и ее обдало не сильным, но для собачьего обоняния довольно чувствительным запахом съестного… Усиленно работая лапами, ей удалось расширить щель в толе до того, что стала видна внутренность балагана, освещенная единственным заиндевелым окном. Все оставалось, как и прежде на местах и смятая постель на нарах, как будто Седой только что их покинул и котел с промерзшим супом на буржуйке и даже кусок хлеба на столе, раскрошенного мышами не до конца. Лайма наполовину просунула худое тельце в отверстие, осматривая, куда прыгнуть. Ближе всего находился стол и Лайма, наконец, просунувшись в отверстие, упала прямо на него. Забыв обо всем, она стала рыскать по каморке, съев остаток хлеба и подлизав все крошки на столе.

В котле на печке стоял замерзший суп с макаронами и видневшимся изо льда остатками костей изюбра. Она попыталась что-то выгрызть со льда, но едва только достала до остатка кости и, полизав лед, почувствовала приятное томление в желудке. По сравнению с непривычной пищей из лесных полевок здесь стоило разгуляться голодной собаке, но царапанье лап снаружи двери, заставило Лайму подбежать к двери. Там, за дверью оставался её друг по несчастью, такой же голодный пес Витим и Лайма, приникнув носом к дверной щели, поскулила в ответ. Витим, с наружной стороны усиленно заработал лапами, отрывая куски промерзшего снега у порога.

Дверь примерзла в нижней, заметенной снегом части и никак не поддавалась усилиям Лаймы открыть ее. Схватить зубами и потянуть дверь на себя, Витим не догадался, да и дотянувшись до ручки, он бы не смог сделать это, уж очень неудобно для собачьих зубов был прикреплен ремень на ручке. С другой стороны, именно это обстоятельство и спасло впоследствии Лайму от самого страшного… Дверь, скрипя пружиной, открывалась легко только изнутри и вскоре полоска снега, разогретая дыханием двух собак, растаяла и Лайма, надавив головою на дверь, чуть приоткрыла её. Щель оказалась вполне достаточная, чтобы Витим просунулся в балаган…..

        Что тут началось! Голодные собаки подобрали все съестное до крошки сухаря и принялись за промерзший суп, постепенно выгрызая лед вместе с остатками макарон и костей. Котел не удержался на буржуйке и, рухнув на пол, испугал врассыпную кинувшихся собак. Когда испуг прошел, они вдвоем засунули голову к остаткам супа и с чавканьем и урчанием вылизали котел до блеска. Сытые и довольные собаки взобрались на нары, накрытые рванным ватным одеялом и, чувствуя едва сохранившийся запах Седого, умиротворенно закрыли глаза. Долгая зимняя таежная ночь трещала пятидесятиградусным морозом и все живое в своих норах, берлогах и дуплах притихло, замерло ожиданием чего-то таинственного, такого необычного и сказочного для людей и такого закономерного для лесных обитателей. Что-то в этом подлунном мире изменилось и восходящее на заре солнце должно было известить всем, что еще один год прошел, что мир уже также изменился совсем мало, на каких-то десяток минут… Но что эти минуты значили для собак и для всей таежной природы? Совсем немного и так много, всего лишь переход солнца к лету, к будущей весне и теплу, к надеждам на лучшее… Витим, однако спал неспокойно и его ухо, направленное в сторону тундры, уловило какой-то посторонний звук, тревожной нотой повисающий над кронами елей и пихт.

Пес приподнял голову и прислушался. Звук повторился с одного конца тундры и тут же ему ответил второй, идущий с противоположного края. Звук более высокой протяжной нотой призывал Витима вернуться в те далекие времена к его старым предкам, еще не знавшим человека и охотника… С одной стороны таежный призыв волновал его какой-то непонятной волной свободы и совершенно другой жизни… С другой он чувствовал голос смерти, неотвратимо сжимающей кольцо их существования в мире, где когда-то правил человек, их друг и защитник, человек, который всегда появлялся вовремя и говорил с ними совсем другим голосом. Вот и теперь, две одинокие собаки еще надеялись, что появится Седой и все страхи уйдут, растворятся в бескрайней тайге, как плохой сон, который бывает не только у людей. Вот, вот послышится шорох лыж или рокотание лодочного мотора и все станет как всегда. Они, как когда-то щенками, уткнуться в его пропахшие табаком руки и долгими вечерами будут слушать его Разговоры о жизни и делах человеческих, склоняя головы то вправо, то влево, будто понимая все проблемы Седого.

Лайма еще не понимала по своей молодости грозящей им опасности, но Витим, чувствуя ее, все более напрягал мышцы и слух, готовясь в последний раз защитить то, что ему поручено охранять. Он чаще стал выбегать на бугорок за балаганом, принюхиваясь и напрягая весь свой слух, но все оставалось по-прежнему тихо и мирно. Выскочив поутру из балагана, собаки, не отдаляясь далеко от жилища, обходили их территорию, но пока не заметили на снегу посторонних следов, не считая недавно пробежавшего соболя и перебежавшего реку косого. Лайма быстро поняла, как попасть в балаган, хорошо зная дорогу по упавшей елке на крышу, но она не могла спасти Витима, и сколько он не пытался пробраться в лаз под трубой через дерево, все кончалось, как и прежде. Витим срывался со скользкого и тонкого ствола на землю, не добравшись до крыши всего на каких-то полтора два метра…

        Единственный путь оставался через дверь, когда Лайма первой попадала в балаган, и он, поцарапавшись, ждал, когда же нос Лаймы, просунутый изнутри, приоткроет ему двери. Запасы Седого в балагане вполне могли спасти собак от голодной смерти и, поев все, что нашлось на столе и печке, они нашли еще одну возможность подкормиться. В углу, на небольшой притолке стояли два мешка с мукой и макаронами, из которой Седой пек лепешки и добавлял в супы, и, будучи с хозяином, собаки и не думали попробовать их содержимое. Сейчас же голод заставил их попробовать сухие, но как оказалось вполне съедобные продукты. Дело в том, что мыши, начали «пробовать» их первыми, прогрызя дырки, из которых сыпалось содержимое мешков на пол. Лайма, первой лизнув рассыпавшуюся муку, посчитала ее вполне съедобной и мыши, почувствовав собак, поспешили спрятаться в норы под стенкой балагана. Витим, еще день не прикасался к такой пище, но голод и его заставил забыть то табу, которое когда-то наложил Седой на все «человеческие» продукты без его согласия. С этими мешками и охотой на окрестных мышей, еще можно было протянуть до весны неприхотливым охотничьим собакам, но другие таежные страхи пришли к балагану гораздо раньше весны и Седого…

        Еще ночами, Витим, чувствуя неладное, рычал, как будто бы во сне, но утром, выйдя из балагана, собаки заметили вблизи жилья следы крупных волчьих лап. Хищник бродил в полусотне метров от балагана, ещё боясь подойти к нему поближе, видимо чувствуя слабый и не совсем выветрившийся запах человека. Проходил день-два и следы стали встречаться поближе, да и теперь по ночам, вокруг жилья кружило несколько этих голодных таежных демонов. Пока, они не наглели и подбирались к балагану только ночами. Днем, надеясь на свое острое чутье, собаки гуляли вблизи балагана, перебегая через замерзшую речку на другую сторону, где под камнями от осыпающейся скалы можно было поохотиться на больших лесных полевок. Несколько елок и кедр, вблизи балагана частично закрывали вид на лежащую за жильем тундру, но преобладание лиственниц, осыпающих свой покров на зиму, позволяло видеть всю обстановку довольно далеко.

Однажды, сидя у порога балагана, собаки уловили движение за елками. Витим приподнялся, и Лайма с лаем кинулась вместе с ним по пригорку. По тундре, большими прыжками к ближнему лесу убегал молодой волк, видимо разведчик. Собаки сократили свои прогулки в окрестностях балагана до минимума, чувствуя надвигающуюся опасность. Где-то рядом по тайге бродила целая голодная стая, и надо было быть начеку, чтобы укрыться в единственно недоступном для волков убежище, в балагане. По ночам, то справа, то слева от балагана раздавался вой, и по тайге дрожью проходила волна ужаса, поднимала дыбом собачью шерсть на загривке, рокотала где-то глубоко в горле наряженного до предела Витима, в любую минуту готового постоять за Лайму, Седого и их таежный приют. Наступало утро и позднее зимнее солнце золотило вершины елок и листвянок, рассылало яркие лучи всем в этом жестоком мире выживания, и волчьи законы рассыпались искристой порошей под лапами бегущих по снегу собак. Они еще надеялись, что вовремя прозвучит выстрел Седого и придет Весна, и вернется он, и все станет по прежнему в расцветающей тайге.

        Погода испортилась, и ветер стал меняться, задувая снег то из тундры, то из-за скал правобережья. Солнце скрылось за низкими снеговыми тучами и собаки, гревшиеся под скалой на берегу реки, поспешили к балагану в надежде укрыться от непогоды. Ветер дул в противоположном направлении от жилья, и Витим не почувствовал надвигающейся опасности и скрипа снега под ногами выходящей из-за елок стаи лесных демонов. Собаки находились гораздо ближе к спасительному балагану, но для открытия двери изнутри, Лайма должна была проскочить вовнутрь жилища через елку и отверстие вблизи трубы. Витиму ничего не оставалось делать, как последовать за Лаймой по елке. Когда она уже была на крыше, лавируя через торчащие остатки ветвей, Витиму удалось почти достичь крыши, но толстый сучок не дал ему разбега для прыжка и он сорвался вниз…

        Лайма оставалась в безопасности и, скуля, и лая подбадривала его на еще одну попытку, но три волка уже достигшие балагана, несмотря на глубокий снег, не дали Витиму возможности уйти от них. Лайме оставалось только наблюдать за дальнейшими событиями с крыши балагана. Витим вложил всю свою силу и злость в броске на первого нападавшего волка, и снег впервые окрасился алой кровью боя. Двое волков насели на собаку сзади, пытаясь обездвижить ее, перекусив задние лапы, но им это не удалось! Пока только клочья черной шерсти летели на снег, а Витим трепал, словно тряпку напавшего на него и судя по-всему малоопытного волка. Молодой волк с воем отскочил в сторону и Витим, развернувшись, дал бой двум наседавшим сзади хищникам. Лайма ничем не могла помочь вступившемуся за нее другу и только бегала по крыше с конца в конец, тревожно лая. Витим основательно потрепал второго волка и мог бы выйти из этого боя с минимальными потерями и незначительными ранами, сохранившими ему боеспособность благодаря жесткой и толстой шерсти… Но в тайге нет законов праведного боя и побеждает здесь только тот, у кого на стороне сила. Сила же в тот момент перешла на сторону стаи.

        Если можно так сказать по-человечески: «Витим дрался словно лев!», рыча и разбрасывая врагов в разные стороны, но тут подскочили еще три волка, и все превратилось в огненную карусель, обагрившую снег кровью и клочками шерсти собаки и её врагов. Пару минут сражения и все было кончено! Стая рвала последние остатки собаки и уже между волками возникали стычки за каждый кусок добычи. Когда дележ кончился, и только куски шерсти и алый снег указывал на место трагедии, разгоряченные добычей и боем волки, ринулись к балагану, где на крыше, лая на них металась еще одна добыча. Попытки их пробраться по елке на крышу, ни к чему не привели - ветки и узкий, скользкий ствол, защитили собаку, как и нависающая по сторонам балагана крыша. Сколько они не пытались проникнуть на крышу, но достать Лайму из-под нависающего толя было невозможно, и, немного покрутившись, стая ушла в тайгу. Лайма же пробралась в балаган и дрожа всем телом от страха и увиденной расправы, примостилась на постели Седого.

        Прошло два дня, и снежная метель сровняла все следы вокруг избушки. Тайга, веками видевшая и не такое в период паводков, ураганов и лесных пожаров, легким ветерком отряхнула с веток елей и кедров снежную пыль, застыла в лучах поднимающегося солнца. Казалось, ничего не нарушает эту тишину, кроме сердца собаки в затерянном посредине зимы балагане, но вот с дерева на дерево перелетел белка-летяга и дятел забарабанил веселее, а на скале правого берега, обращенной к солнцу, повисла первая сосулька. Лайма еще два дня боялась показаться из балагана, но волки не появлялись и она, решилась выйти наружу, слегка приоткрыв носом дверь изнутри. Ни чутье, ни ее острое зрение, опасности не почувствовало и Лайма обежала вокруг балагана, еще не решаясь отойти подальше и все время оглядываясь на спасительную ель, касающуюся крыши. Волки обладали природной хитростью, так необходимой для существования в тайге, но и охотничьи собаки за тысячелетия общения с людьми научились многому, выживая в суровых условиях дикой природы.

Лайма протоптала тропу к ели и могла за короткое время забраться по ней на крышу, тогда как волкам, чтобы достигнуть балагана, пришлось преодолевать глубокий снег от тундры и первых к жилью елок. Причем, со временем сама природа помогла собаке, покрыв при оттепели и солнце всю поверхность снега предательским настом, по которому невозможно становилось пройти без шума и треска ломающегося ледка. Прошел январь и февральское солнце все больше задерживалось на небосводе, укрепляло наст и Лайма, даже не проваливалась в снег в отличии от тяжелых волков и метра не проходящих по насту. Несколько раз при ночном морозе, они пытались осадить и проникнуть в балаган, оставляя следы зубов на древесной фанере, но дверь поддавалась только изнутри.

Днем волки не показывались, и лишь попытавшись один раз перехитрить собаку, залегли в ближних елках, но Лайма вовремя почувствовав опасность, бросилась к елке, на какой-то десяток метров, опередив прыгающего по насту волка. В тот раз она оказалась на волоске от гибели и, прыгнув на ствол ели, поскользнулась одной задней лапой, все же удержавшись на стволе. Когда она уже была в метре от крыши, волк попытался прыжком сбить её с елки, но спасительная торчащая сбоку ветвь отпружинила только щелкнувшего зубами хищника. Чувствуя себя в безопасности, Лайма «отыгралась» на разъяренном волке таким лаем с крыши, что перевод его на человеческий язык не пропустила бы даже самая либеральная цензура…

        Волки оставили в покое одинокую собаку, прекратив, на некоторое время безрезультативную охоту у балагана и занялись поисками более крупной и доступной добычи. Тайга рационально распределяла свои запасы среди всего зверья и волкам, тоже повезло с одним отбившимся от стада изюбром. Они долго преследовали оленя по тундре и там, где наст на каменистом плато, оказался не таким плотным, догнали обессиленную долгим гоном добычу. Сработал один из постоянных законов тайги: «Пока хищник занят одной добычей, ты можешь жить спокойно!, который и дал возможность Лайме безбоязненно прожить одной еще некоторое время… Однако волки не прекращали своих попыток достать одинокую собаку и приходили по ночам, ища лазейку в балагане и подрываясь под его стены и Лайму спасала только мерзлота, уровень которой поднимался с сильными январскими морозами. Почва каменела до состояния бетона, и даже крепкие волчьи клыки ничего не могли поделать, мерзлая земля надежной крепостью защищала балаган. Попытка попасть в жилище Седого через дверь, также оканчивалась неудачей, хитрая ее конструкция, не позволявшая схватиться за что-либо зубами, также спасала собаку. В момент таких волчьих осад Лайма дрожала всем телом, чувствуя, как к ней подбирается сама смерть, но балаган мог взломать только один таежный житель, медведь, который в теплое время посещал оставленные избушки, но сейчас он спал и только лесные демоны-волки, представляли явную угрозу. Запасы макарон и муки, оставленные Седым, вполне поддерживали силы собаки и она, убедившись своим чутьем, что рядом никого нет, протискивалась в небольшую щель открытой двери только, утолить жажду снегом и справить свои собачьи нужды. Причем, снег она лизала поближе к спасительной елке, готовая в любую секунду вспрыгнуть на неё и уйти по крыше в дырку около трубы.

        Меж тем весна извещала о себе все больше и больше. Вроде более веселее по коре застучали дятлы, и прибавилось звуков в безжизненной зимней тайге. О чем-то перекликались кедровки и тикали синицы, стал постепенно разговаривать и обнажаться перекат, и лед уже не сдерживал постепенно просыпающуюся мощь речного потока. На реке появились наледи, застывающие ночами и сыреющие днем на ярком солнце. Скала, на правом берегу, словно бородой обрастала грядой сосулек , но выше была каменная полка под нависающим козырьком отвесной стены и собаки, когда были вместе, любили это место, хорошо прогреваемое солнцем в холодное время. Лайма, осторожно осмотревшись вокруг и не почувствовав ни какой опасности, спустилась к перекату попить свежей воды из обнажившийся промоины переката. Стояла прекрасная погода начала марта и даже двадцатиградусный мороз в тени, не чувствовался на открытом солнцу берегу. Лайму манило их любимое с Витимом место на нагретом камне и она, оббежав промоину вокруг , взобралась на каменную полку, где примостилась на чуть теплом черном камне. Закрыв глаза, она представила, что наступило лето и на берегу, рядом ней находятся и Седой, и Витим, и всем хорошо и спокойно, и таежная жизнь течет, как прежде и никаких демонов поблизости нет. Только свои и друзья, и лето…

        Лайма услышала шорох по льду реки и приоткрыла глаза. По льду, в сторону скалы, где она лежала, приближался волк, отрезая ей путь к балагану. Уйти вниз по этой стороне реки не представлялось возможным. Дальше их лежки на каменной полке стояла отвесная стена обледенелого скальника, а возврат назад по пологому склону, преграждал приближающийся волк. Внизу, под скалой, где лежала Лайма, урчала уже обнажившаяся струя потока. Промоина находилась у берега, и сильное течение втягивало под кромку льда все, что туда попадало. Проскакивали по течению прошлогодние желтые листья, осколки отрывающегося припоя и сила пробуждающегося течения была столь велика, что грозила смертью подо льдом всему живому попавшему сюда. У волка оставался один путь подхода к лежащей в скальной ловушке собаке, и это был лишь единственный путь отхода для Лаймы. Узкая каменная полка карнизом нависающая над перекатом могла пропустить только одного волка и он, оценив обстановку, стал подбираться поближе. Лайма вскочила со своей каменной лежанки и, оскалив зубы, ждала последнюю схватку, решив продать свою жизнь подороже…

/,,,/,,,/


Александр Гузенко и Джек        От первого до последнего шага этой несчастной собаке, оставленной на произвол судьбы несказанно везло, начиная от того прыжка по оледенелой елке на крышу и до нахождения единственного укрытия в балагане. Сейчас же волк не оставил ни одного шанса к спасению, перекрыв единственный путь к балагану. Оставалось только сражаться с этим лесным демоном или прыгать в темную, кипящую воду переката и каким-то образом выбраться на тонкий и подмытый край льда. Там и там, собаку ожидала смерть, и надеяться можно было только на везение или случай, или на добрых таежных духов, так помогавшим некогда обитающим в тайге охотникам-эвенкам. Что именно сработало в тот момент, так и останется в нераскрытых таежных тайнах, бесконечно скрытых во времени и лесных просторах. Волк все ближе подбирался к Лайме по узкому скальному карнизу и, случись это летом, успех в охоте за собакой несомненно бы принес успех.

Промашки редко случаются у опытных охотников, всю жизнь посвятивших тайге и тем более у волков, лис и прочей лесной живности, выживаемой в суровых условиях северной природы. Она же, дикая природа не прощает ошибок ни человеку, не зверю и все, в той или иной мере могут стать жертвами или оказаться на месте своих жертв. В тот момент все решила маленькая сосулька, сорвавшаяся со скалы сверху под действием набирающего силу солнца.

Одна из лап волка, ища опоры на узком карнизе, наступила на кусочек оторвавшегося льда, а остальные три не удержались на сырой поверхности камня и заскользили вниз по скале. Волк, судорожно искал опоры, но её не существовало для очередной таежной жертвы и духи древних эвенков были не на его стороне… На какие-то секунды ему удалось затормозить падение и серое тело демона с шумом и всплеском сорвалось в темную стремнину речного переката. Тяжелое тело хищника ушло под воду целиком, но мощные лапы и умение хорошо плавать, позволило волку вынырнуть в полуметре от ледового поля, размываемого весенним потоком.

        Волк вложил все силы для последнего броска на кромку льда, но та предательски подломилась и поток, еще сильнее потянул хищника вниз. Будь течение помедленнее, возможно сильному лесному зверю и удалось бы проплыть к дальнему краю промоины, где лед толще и прочнее, но поток оказался сильнее. (прим. К редактору: Спасти волка или нет? Вариант два) Голова демона еще два раза показалась из воды и через минуту исчезла под самой кромкой. Верила или нет Лайма в свое чудесное спасение, стоило только догадываться, но в отличии от нас людей, наделяющих собак почти человеческим интеллектом, таежные собаки , не размышляя о произошедшем долго, воспользовались моментом спасения в полную меру. Прыжками преодолев опасный карниз, Лайма устремилась к балагану и спасительной елке. Несколько мгновений и она уже лежала на нарах, где одеяло еще отдаленно сохраняло запах Седого. Почувствовав себя в полной безопасности, она закрыла глаза, вернувшись в мир снов, где все также стояло лето и они, вместе с Витимом грелись у костра, где Седой варил такой всегда вкусный кулеш из изюбра.

        В отличии от людей, собаки быстро забывают плохое, и нам бы многому стоило поучиться у таежных собак, и не только той преданности, о которой уже сотнями лет пишут литераторы и пытаются отобразить их мимику и выражение морды (лица) кинематографисты. Эти существа и переживают, похоже, так же, как мы и гораздо быстрее перестраиваются на все хорошее, что можно взять от жизни. Как сказал один знакомый поэт: «Знаю, есть у них хвост и условный рефлекс, но откуда характер их верный и твердый?»

        Просунув нос в щель под дверью и убедившись, что демонами не пахнет, Лайма уже на второй день выскочила на улицу и ощутила странный будоражащий душу запах, необычно приятный и совсем не страшный. Он окружал балаган сиреневым туманом тающего на солнце снега, волнами струился от древесной коры и капающих сосулек под крышей. Шорох, доносившийся с реки, заставил ее повернуться к берегу, но отнюдь не лапы демонов издавали его. Вода, стесненная морозами всю зиму, вышла на лед и отламывая льдины, одну за другой, заставляла их как сказочных белых медведей, наползать друг на друга с шорохом и треском.

        Зима сдавала позиции одну за другой и если еще в тени она властвовала, то на солнце ее поражение становилось явным с каждым днем. Стволы листвянок и елок с солнечной стороны заискрились желтыми каплями выступающей смолы и запах смолы, и хвои стал сильнее и уже не такой холодный ветерок разносил его по всей тайге, будил и будоражил лесное зверье. Общее пробуждение природы не миновало и волков. Они лишь изредка показывались в пределах балагана, надеясь на случайность, но Лайма не теряла осторожности и веры, что когда-нибудь снова настанут добрые времена. Наст, укрепляющийся поутру от ночных морозов, достаточно громко предупреждал о приближении любого крупного зверя к ее жилищу. Когда он становился хрупким от восходящего солнца, Лайма могла даже слышать осторожную поступь лисицы и взбудораженные весенним теплом заячьи игры. Зверье теряло осторожность с наступлением гона и однажды ей удалось увидеть, как лиса тащила в зубах зазевавшегося зайца-беляка. С лаем, она кинулась за рыжей и та, обессиленная прыжками по проваливающемуся снегу, бросила остатки зайца. Лайма оттащила зайца поближе к балагану и с удовольствием полакомилась свежатиной, хрустя у самого порога сочными косточками лесного грызуна. Такая добыча прибавила в ней силы, оказавшись вкуснее и посущественнее полевок, и сухих макарон из надорванного мешка.

В ту же ночь ее разбудил скрежет и шум проснувшейся реки. Перекат все больше и больше размывала талая вода, с каждым днем поднимавшаяся все выше и выше, но Лайме река не угрожала! Седой поставил балаган на высоком пригорке, куда, даже в самое большое половодье, вода не доставала, останавливаясь в каком-нибудь десятке метров. Иногда, ещё с севера налетали бешеные ветра и метели, но планета все больше разворачивала таежную сторону Земли к солнечному теплу и слуги зимы рассеивались по горным ущельям, прячась в вековых нетающих ледниках, глубоких таежных распадках. Там они будут лежать в глубоком сне, давая природе, вновь проснутся на сравнительно короткое северное лето и разбудить их вновь сможет только новая зима. Однажды, шум сыплющийся с неба ледяной «крупы» сменил звук резких ударов капель дождя, темные тучи нависли над горами так низко, что коснулись вершин высоких елок и кедра, а к утру, последние сугробы потемнели и пожухли. Река проснулась в полной мере, и последние льдины неслись по мутной талой воде, убегая на север в большую Реку и дальше к океану, где в его ледяных водах еще можно было найти спасение. Тайга все больше наполнялась голосами птиц, и небеса не отставали, пропуская караваны гусей и косяки уток на север, вслед уходящим льдинам. Демонам также было не до одинокой собаки, и стая пировала на туше, отбившегося от стада неосторожного изюбра, а молодые и подросшие за год самцы волков дрались на полянах за приоритет перед своими самками. Природа не терпела застоя ни во временах года, ни в продолжении жизни, и это тоже спасало нашу Лайму!

        На ветлах начали раскрываться пушистые почки, и появились первые подснежники, и солнце уже долго не заходило за горизонт, и река стала входить в свои берега, а Лайма все лежала на прибрежной косе, положив голову на передние лапы, и все смотрела на реку за поворот. Река же выносила из-за излучины только последние стволы деревьев, смытые половодьем, разговаривала с собакой языком перекатов. Если прислушаться, то разговор водных струй доносил звуки всего, что когда-либо происходило в тайге и по поверьям древних эвенков, все прошлые звуки сохранялись в памяти реки. Лайма слушала, вдруг среди всех перешептываний переката послышаться голоса Седого и лай Витима, но река повторяла только одно: «Жди, жди, жди…»

        С теплом и последними снежными сугробами, пришли к Лайме и новые напасти. На местности объявил себя проснувшийся после зимы медведь и вот теперь он, разграбив несколько старательских балаганов вдоль реки, подбирался и к владениям Седого. В отличии от волков, он не грозил особой опасности собаке и его целью были только оставленные в балагане продукты, которые он чуял за версту. Одной медвежьей силы вполне хватало, чтобы в отличии от волков, развалить тонкие дощатые стены балагана. Пока на сотню километров в тайге не появились старатели и охотники, медведь беспрепятственно добрался и до нашего балагана и среди дня стал обходить людское жилище, тщательно обнюхивая все возможные щели. Лайма, гревшаяся на солнечной стороне речной косы, встрепенулась и громким лаем попыталась отогнать непрошенного гостя. Вначале ей это удалось и медведь, не ожидавший в пустынной тайге увидеть собаку, отступил в лес. Побродив по тайге еще день вокруг балагана, медведь убедился, что кроме собаки ему некого опасаться и ружье охотника ему пока не грозило. В следующий раз он подобрался к балагану ранним утром и своим сопением и скрежетом лап, раздирающих обитые толью доски, заставил Лайму выскочить из балагана.

        Как не старалась собака отогнать обнаглевшего зверя от жилища, он продолжал свое дело, не обращая никакого внимания на надоедливый лай, пока Лайма, осмелев, не попыталась укусить его за «меховые» штаны. Она едва не захлебнулась, лая и отплевывая изо рта куски медвежьей шерсти, а медведь развернулся и бросился на досадившую его собаку. Лайма едва успела отскочить в сторону, и лапа медведя только зацепила землю и мох в полуметре от неё. Медведь оскалил зубы и рявкнул, но и это не испугало Лайму, и она лишь отбежав подальше, продолжала лаять на бурого вора. Так повторялось несколько раз - как только медведь пытался вскрыть балаган, собака кидалась ему под задние лапы и пыталась укусить вновь. Ему почти удалось отодрать одну из досок на стенке балагана, но ярость собаки и в этот раз заставила зверя отступить. Он убежал недалеко и прилег отдохнуть в зарослях тальника, готовясь в следующий раз достигнуть своей цели и хорошо поживиться в избушке. Весной, в лесах, медведям, оголодавшим после долгой спячки, трудно найти что-то съедобное. Ни муравейники, ни грибы, корешки еще только появлялись из-под снега, и голод заставлял зверье искать более сытной и легкой пищи. Такая могла быть только в человеческом жилье и только, назойливая собака спутала все его планы. Убедившись, что на помощь собаке никто не прейдет и она, одна представляла собой опасность не большую, чем укус комара, медведь ринулся к балагану вновь.

        Лайма охрипла от лая, но медведь, уже вовсе не обращая на неё внимания, продолжил свое пакостное дело, отрывая доски одну за другой. Последняя надежда на безопасное для собаки жилище таяла с каждой минутой, и медведь открывал дорогу всем врагам Лаймы, лишая собаку последнего шанса на спасение в одиночку. Еще несколько раз Лайма попыталась прокусить толстую медвежью шерсть, но все это не возымело действия на зверя уже чувствующего скорую поживу в продуктах Седого. Лайма, устав от бесполезных нападений, отбежала в сторону и, высунув разгоряченный язык и тяжело дыша, легла вблизи балагана, набираясь растраченных сил для новой атаки. Стоял солнечный, хотя и ветреный день и шумящие вершины елей гасили все весенние звуки в оживающей тайге. Иногда, шум ветра, перекрывал шум переката, особенно многоводного после весеннего паводка, но Лайму вдруг насторожил другой, необычный для тайги звук. Он доносился не с реки и вначале походил на первого зудящего комара. Лайма подняла голову и насторожилась! Звук существовал, и ее чуткий слух улавливал его все больше и больше. Звук плыл над тайгой, все громче и громче покоряя все её иные звуки и шорохи. Какой-то неуловимой поначалу симфонией, он заставлял притихнуть другую музыку ветра и переката, он царствовал над всем миром, над всеми бедами и демонами бескрайних лесных просторов. Поначалу Лайме показалось, что только медведь, уже просунувший лапу в балаган, не слышит ничего, но вот и он, остановился и поднял голову, прислушиваясь. Лайма, лежа на пригорке, смотрела в ту сторону, откуда раздавалось жужжание и сквозь еще голые ветви лиственниц, наконец, заметила того «комара», приближающегося и увеличивающегося в размерах с каждой секундой.

        На её глазах «комар» превратился в стрекозу, но и она ежесекундно увеличивалась до огромных размеров, пока не превратилась в желто-синий геологический вертолет, закрывший полнеба над речной косой. Победной симфонией звук винтов вертолета навис над рекой, тайгой и балаганом. Медведь опрометью бежал по тундре, и когда Лайма повернулась к балагану, там уже никого не было. Вертолет плавно опустился на речную косу, но Лайма, давно не видевшая человеческой техники, с опаской глядела на «железную стрекозу», не зная, что ожидать от неё, но ее чутье подсказывало, что все ее страхи кончились. Люк входной двери распахнулся и из вертолета, с карабином в руках на речную гальку выпрыгнул человек, которого собака могла узнать среди тысяч таежных охотников и через тысячу лет его отсутствия. Седой, повесил карабин на плечо и широкими шагами шел к балагану, раскинув призывно руки к ожидавшей так долго его Лайме. Та взвизгнула и бросилась, нет, полетела к нему на руки, сомкнувшиеся на её видных под шерстью худых ребрах… Его мокрое от языка лицо, улыбалось во всю ширину раскосых восточных глаз, которые воочию видели чудом выжившую за зиму собаку. Вертолет выгрузил продукты и оборудование для предстоящего сезона и вертолетчики, покурив, собрались улетать до следующих приисков, разбросанных на сотни километров в безграничной тайге. Седой поблагодарил летунов и они, прикрыв люки, включили двигатель. Лопасти, вначале лениво, а потом все сильнее и быстрее завертелись, и желто-синяя «стрекоза» зависла на минуту в воздухе над рекою.

        «Игорь… - сказал бортмеханик второму пилоту - …Посмотри, какая идиллия!» Пока командир прикидывал высоту подъема, два вертолетчика прильнули к иллюминатору. Там, внизу на речной косе махали им вслед два счастливых существа, человек и собака, наконец встретившие друг друга… Седой - рукой, Лайма - хвостом!


Александр Гузенко, Ростов-Дон-Забайкалье, 2010-2012 гг.


Примечание: В реанимированной истории участвовали реальные лица и собаки забайкальской тайги и, возможно, те путники, которые будут сплывать на тех реках, когда-либо их встретят… Передайте им привет! (Рисунки Елизаветты…………..)

Разместил/-а: Александр Гузенко

Список произведений



Присылайте свои литературные произведения по электронной почте Sobaka.lv


СОБАКИ всех пород и ВСЕ породы собак!
На главную Наверх
Ирландские волкодавы - питомник Вейгари
| связь с вебмастером | © 2005-2024 SOBAKI.PRO | размещение рекламы | Поддержать проект |
 

Сибирский хаски

Сибирский хаски \n(Siberian Husky)

Описание породы
История породы
Стандарты

Клубы
Питомники
Собаки
Производители
Щенки
Объявления

Фотографии

Полезные статьи
Истории и факты
Отзывы о породе

Литературные
произведения

Ссылки по теме



КОНТАКТЫ

Размещение
рекламы на
Sobaka.lv

гостевая книга
наши баннеры
Ссылки
Почта

sobaka@sobaka.lv



▹ ◃

ПОТЕРЯШКИ



Пропали
Найдены
Помощь

ОБНОВЛЕНИЯ

Март 2024
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031


facebook sobaki.pro